Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Страница 104

К оглавлению

104

На ярмарках лотошник пытает у оптовика:

— Чего получше нет, Митрич?

— Какого тебе получше?

— Мне бы пяток со снопом. Цена-то как нынче?

— Цена нынче за штуку рупь.

— Летось по три гривенника давал.

— Ныне не те времена.

Юркий разносчик выглядел покупателя:

— А что, ваше степенство, не нуждаетесь ли в чернеце с бабочкой?

— Какой такой чернец?

— Извольте посмотреть в сторонке. Спасение невинной жертвы. Душевный инок избавляет барышню от разбойников. Благородные побуждения престарелого старца.

КИШИНЕВСКИЙ СЛУЧАЙ

На пригорке двухэтажный дом, одинокий, среди небогатой зелени. Окна нижнего этажа с решетками. С верхнего балкона великолепный вид на лощину и на небольшое озеро, в которое впадает речка Бык. Левее — молдавские каменоломни, еще левее — новый Кишинев. Вдали — горы.

Этот вид успел надоесть жильцу нижнего этажа, смуглому молодому человеку с наголо бритой головой. Голову пришлось вторично обрить, потому что волосы, после горячки, растут клочьями. Крайне неприятно, хотя можно, выходя из дому, надевать молдаванскую шапочку или турецкую феску.

— Никита!

Слуга на пороге.

— Узнай, Иван Никитич дома ли.

— Уехали они; сейчас после обеда уехали.

— Ну, подай мне пистолеты.

Никита осторожненько и недоверчиво берет два пистолета, подает лежащему на диване барину и поспешно отступает спиной к дверям.

Молодой барин, опершись на левый локоть, нацеливается в муху на окрашенной в голубой цвет стене. После выстрела на стене оказывается восковая лепешка, в которую он целит из второго пистолета, и довольно удачно: лепешки сидят рядышком, на полвершка одна от другой. Следовало бы встать и посмотреть, нет ли под первой лепешкой останков мухи; но, во-первых, лень, во-вторых, муха, наверное, улетела.

Что делать дальше? Лежать надоело, писать стихи не то чтобы надоело, а как-то не пишется. Не переодеться ли армяшкой, турком или жидом и не пойти ли в кофейную Фукса играть на бильярде? Тоже не забавно! Подняться наверх к Инзову и учить попугая хорошим словам? Дернуть к Кириенке? Закатиться к Крупянскому, но он накормит плациндами и каймаками — покорно благодарю.


Тю юбески питимасура…

Этакая прелесть песенка! Посмотреть бы и послушать мититику или, еще лучше, сербешти… Хорошо поют молдавашки!


Пом, пом, пом, помиерами пом…

— Никита, одеваться!

Слуга в соседней комнате шевелится нехотя.


Дай, Никита, мне одеться,
В митрополии звонят!

Никита на пороге:

— Да во что же одеваться, Лександра Сергеич? Сапоги генерал приказали отобрать; я их Федору выдал.

Федором Никита зовет Бади-Тодора, слугу Инзова. Раз генерал отдал приказ, Федор нипочем сапогов не вернет. Сказано — на двое суток.

Конечно, мог бы Александр Сергеевич, наказанный поэт, выйти в сандальях или турецких туфлях и в своем любимом пестром архалуке, — но нельзя нарушить слово, данное добрейшему Ивану Никитичу! Придется просидеть вечер дома под арестом. А все — шалости! Пора бы и остепениться.

— Ну ладно. Набей мне трубку и ступай.

Под окном голос:

— Эй, Саша, Пушкин, ты дома?

Скачок с дивана к окну:

— Дома, заходи!

— Некогда. Я пришел спросить, пойдешь ли ты в ложу? Ныне у нас прием.

— Душа моя, выйти не могу, под арестом. Инзушка и сапоги отобрал.

— Опять? Эх ты, бес-арабский! А жаль, мы посвящаем ныне болгарского попика, отличнейший человек. А после, конечно, застольная ложа. Братья жалуются, что ты мало бываешь.

— Ходил, да скучно. А что до трапезы, то скажу тебе, душа моя, — вино ни к черту! Скажем, был бы —


…хоть, например, лафит
Иль кло-д-вужо, тогда ни слова,
А то — подумать так смешно —
С водой молдавское вино!

— Значит, не пойдешь?

— Говорю — не могу, Инзушка обидится, я обещал.

— Ну, так прощай, куконаш Пушка!

— Прощай, ангел! Кланяйся Пущину, Раевскому и всем боярам и фанариотам! Забеги потом рассказать.

Опять один. Закат румянит домики на горном склоне.


Ардема, фридема!..

Подобрав ноги на диван, поэт сидит среди кучи исписанных бумажек. «Ардема, фридема!..» — «Режь меня! Жги меня!» Лицо серьезное, сразу на десять лет старше. Никита заглянул было — и испуганно стушевался:

— Пойти постеречь, чтоб кто-нибудь не нарвался на молодого барина, когда он пишет!

* * *

Подъезжают экипажи и подходят люди к одноэтажному домику на площади близ старого собора в нижней части Кишинева. Экипажи подвозят господ и отъезжают пустыми: значит, господа останутся в домике надолго. В доме молдаванина Кацики живет дивизионный доктор Шулер, родом эльзасец. Почему у него бывает столько народа — неизвестно, но слухи ходят странные; в народе даже говорят, что в этом доме бывает «судилище дьявольское»…

На площади толпится, по обычаю, городская рвань, болгары и арнауты из беглых гетеристов. На подъезжающих смотрят без особого дружелюбия; многих знают: купца Драгушевича, боярина Бернардо, генералов Пущина и Тучкова, доктора Гирлянда, аптекаря Майглера, инзовского чиновника помещика Алексеева. А вот приехал зачем-то и болгарский архимандрит Ефрем, человек святой и добрый, — что ему делать с нечестивцами? Арнауты спрашивают болгар, зачем их поп сюда пожаловал, — болгарам ответить нечего: сами не знают. У решетки, которой отделен от улицы двор, толпа любопытных растет. Видят, что одни входят в дверь, другие спускаются по лесенке в подвальное помещение. Архимандрита встретил один русский офицер и повел его в дом. На улице темнеет — съезд кончился.

104