Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Страница 166

166

Когда же появился в селе бывший солдат, служилый человек, никакого страха не знавший и побивший на своем веку множество неприятеля, то дело приняло оборот серьезный. Во главе кладоискателей стал кавалер Никанор Прохоров, отставной воин; часть хозяйственная осталась за Ермилом Макаровым, земля которого, по-видимому, кладами изобиловала; третьим в это дело ввязался старый Герасим, из бывших крепостных, тем знаменитый, что знал всякие заклинанья и заговоры, а сверх того уверял, что есть у него корешок плакун-травы, без которой и приступать к делу не стоит.

Дело велось в строгой тайне, иначе говоря — знали о кладе все бабы, а самый клад исчислялся приблизительно в «мельон», а на «мельон», как известно, можно поставить два сруба, купить самовар, двух коров, сапоги и гармонию, и даже еще останется на черный день. Установлено было и происхождение клада: его закопал в землю с зароком на тыщу лет знаменитый разбойник Лександра Македонов, проживавший во оны времена в Ендово-Ендовищах.

Интересовался кладом и дьякон, отец Вукол, и имел на этот счет бурю внутре помышлений сумнительных. С одной стороны, напрасное буесловие и законопреступная корысть, но, с другой стороны, все может быть, и зря достанутся деньги неразумным мужикам, которые живо их пропьют. Отец Афанасий, священник, укорял дьякона за любопытство и разговоры:

— Грешишь, дьякон! Достойно ли духовного сана повторять бабьи глупости?

— И однако, отец Афанасий, случалось, что люди находили клад и обогащались.

— Находили случайно, а не чернокнижием.

— Сказано, отец Афанасий: книги разгибаются и тайная являются. Не все книги черные, а если, заместо чарований, подойти с молитвою…

— Еще сказано: Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся. Болтаешь про молитву, а сам дьявола тешишь. Скажи лучше: Боже, очисти мя, грешного, — двенадцать раз и толико же малых поклонов.

И однако, такие увещания плохо действовали на дьякона Вукола. Как-никак, а ведь обрел же пахарь Ермил Макаров землею восхищенную драхму и получил за нее два рубля! Ежели же теперь милосердный Отверзитель пожелает отверзнуть толкущим, иже под землею скрыша, — не будет ли сие предложением обещания и надежды исполнением? Прямо войти в компанию кладоискателей никак дьякону невозможно, даже в качестве светоподательна светильника сущим во тме неразумия. Но понаблюсти следует, чтобы на случай какого несчастия вовремя вступиться и сокрушить демонов немощные дерзости и всякий дьявольский ядовитый прилог. Одним словом, только из простого человеколюбия, а никак не из корысти порешил отец дьякон тайно разузнать о дне и часе, чего и достиг, угостивши старого Герасима, владельца корня плакун-травы и соучастника предприятия.

* * *

Люди малосведущие думают, что клады можно отрывать только в ночь на Ивана Купалу. Тут — недоразумение! В эту ночь цветет папоротник и ходят добывать его цвет. А раз этот цвет или корень плакун-травы добыт раньше, то любая ночь годится для поисков клада.

Ночь была выбрана вполне подходящая — теплая и лунная. Вечер кладоискатели просидели в кабаке, к ночи пришли на опушку леса, захватив все необходимое: два заступа, мешок, краюху хлеба и две бутылки водки. Костра не разложили, чтобы не привлечь чьего внимания. Солдат был пьян, но крепок, Ермил Макаров на ногах стоял плохо, а старый Герасим от других не отставал, повторял для памяти слова заговора на плакун-траву. Корешок был у него за пазухой, но самому корешку он не очень доверял, потому что не был уверен в его подлинности: мало ли какой корешок можно найти на дороге! Но заговор помнил хорошо и повторял про себя часто.

Время знали по звездам. И когда подошло к полночи, растолкали заснувшего Ермила и пошли на отмеченное место — то самое, где была при пахоте найдена монета.

Тут двое стали копать, а Герасим, на корточках у ямы сидя, держал корень в кулаке и повторял без перерыва:

— Плакун, плакун, плакал ты много, выплакал мало, не катись твои слезы по чисту полю, не несись твой вой по синю морю, будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам киевским, а не дадут тебе покорища, утопи в слезах, а убегут от твоего позорища, замкни в ямы преисподние. Будь мое слово при тебе крепко и твердо. Век веком!

И вот, верьте не верьте, как только сказал он это «Век веком!» в десятый или двадцатый раз, — стукнули обе лопаты во что-то твердое, так что земля дрогнула. И солдат крикнул:

— Стой, ребята, сандук!

И, как всегда в таких случаях бывает, — вышла суматоха. Ермил спьяна заголосил, Герасим полез в яму, а солдат едва не отхватил ему заступом ногу. Отрезвев сколь можно, Ермил заявил, что земля его, значит, его будет и главная доля, солдат же потребовал, чтобы делить пополам. Но, видно, забыли, что всему делу подмога — Герасимов корень.

— Да ладно! Ты отрыть-то дай, голова!

— Знаю вас, отрывателей, а ты поклянись!

— Чего поклянись, моя земля!

— А ты ногу-то, ногу убери, — эко, пьяные морды, где добро делят!

— Уйди, убью!

— А ну те к дьяволу!

Этого, конечно, только и ждала нечистая сила…

* * *

Се жених грядет в полунощи… С путешествующими спутешествуя, отец дьякон все же отправился в путь не опушкой, где могли его заметить, а редким леском — прямо к месту. Сказать, что шел он совсем бесстрашно, — этого сказать нельзя. В нечистую силу не веруя, все же бормотал про себя о сохранении неврежденным от всякого чарования, и обаяния, и всякого зла, соблазнства же лукавого, червя и мухи, и ржи, зноя и вара, и безгодных ветров, вред наносящих, и от злосмрадныя тли и муки страшныя… Главное — не хотелось изодрать рясу о сучья, хоть и надел старейшую, белого домотканья.

166