Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Страница 74

Нам кажутся наивными сказки старого времени и забавной чувствительная слезоточивость предков; все эти урны, розы, добрые пахари, Хлои и Хлоры. Наше время желает казаться железобетонным даже в поэзии. Но как былая идиллия не препятствовала овечкам, где нужно, показывать зубы, так и холодная рассудочность наших дней может на поверку оказаться только новой формой детских мечтаний. Едина судьба небоскреба и храма Розы без шипов; она отлично выражена надгробной надписью осьмнадцатого века:

Бех — несмь.
Есте — не будете.

ТЕМНАЯ ИСТОРИЯ ДВУХ МЕЙЕРОВ

Жил в Гамбурге еврей Мейер, богатый человек, купец, фабрикант; у него была жена, были дети, и прекрасные кушанья подавались не только в праздники, но и в любой день недели.

И жил-был, во всяком случае, существовал, в Митаве тоже еврей Мейер, и тоже имел жену и уж слишком много деточек, гораздо больше, чем стоило бы заводить бедному еврею, у которого не было фабрики, а кушанья подавались такие, что дети спрашивали мать: «Еще что-нибудь будет?» — и она отвечала: «Или вы хотите полопаться?»

Одному человеку дается больше, другому меньше, третьему почти что ничего — и это очень мудро, иначе не было бы разнообразия и никто бы не работал, чтобы догнать и перегнать другого. И столь же мудро, что еврей богатый и еврей бедный могут иметь одну фамилию, потому что Мейеру из Митавы приятно, что есть в Гамбурге богатый Мейер, а Мейеру из Гамбурга безразлично, есть ли в Митаве Мейер бедный. Таким образом, если обоих Мейеров оставить в покое жить, то они найдут способ устроиться и не мешать друг другу: один будет жить в Гамбурге, другой в Митаве или же наоборот, и каждый будет ковать свою судьбу, ожидая часа, когда оба будут призваны на суд Того, чье имя неназываемо.

Так и было с обоими Мейерами до месяца июня 1800 года. Но случилось, что в последних числах этого месяца богатый гамбургский фабрикант Мейер приехал в Митаву повидаться со своим старым другом Исааком Шнейдером. И хотя он приехал только повидаться, однако они говорили только о делах, после чего, пробыв в Митаве пять дней, богатый еврей Мейер выехал обратно за границу через Палангенскую заставу. И больше ничего.

Больше ничего, если считать за ничто Французскую революцию, заразившую весь мир духом якобинства. Единственной страной, где эта зараза встретила серьезное сопротивление и успеха еще не имела, была Россия, управлявшаяся императором Павлом Петровичем, верховнейшим магистром Священного воинского ордена иерусалимского, издревле храбростью отличавшегося, в те же дни гонимого и водворившегося под сенью крыл всеавгустейшего монарха.

Не то чтобы якобинская зараза совсем не проникала в Россию, но, во всяком случае, она пресекалась при самом появлении, иногда же и до появления, то есть на самой границе государства. Для этого в чужих странах проживали российские резиденты, имевшие в числе других поручений и таковое: быть оком недреманным; а на границе российской проявляли высокую бдительность таможенные инспекторы, чиновники невысокого класса, но в известных делах — первеющего значения. Так, например, в Гамбурге, где обычно проживал еврей Мейер богатый, российским резидентом был Муравьев, человек образованный, знаток иностранной литературы, не чуждый и знания древних языков, автор занятных книг, как то: «Ошибки, или Утро вечера мудренее», «Наставление знатному молодому господину» и прочее. Однако по причине увлечения литературой Иван Матвеевич не удосуживался достаточно внимательно следить за тем, кто едет из Гамбурга в пределы России и сколь этот человек способен быть носителем якобинской заразы. Зато в Митаве, где проживал еврей Мейер бедный, таможенным инспектором был другой Муравьев, чиновник седьмого класса, литературой не занимавшийся и весьма бдительный, хотя и несколько склонный к мздоимству.

Вся путаница дальнейшей истории, которую мы тщетно старались распутать по документам эпохи, заключается в том, что точно неизвестно, который из Муравьевых, гамбургский или митавский, раньше узнал и известил подлежащие высокие полицейско-дипломатические сферы о приезде богатого Мейера в город, где проживал Мейер бедный. При всей быстроте тогдашних курьеров собственный экипаж богатого Мейера передвигался настолько быстрее, что богатому Мейеру успела наскучить Митава раньше, чем хранитель исконно русских начал граф фон дер Пален, петербургский военный губернатор, переслал письмо которого-то Муравьева первоприсутствующему в коллегии иностранных дел графу Ростопчину, каковой, в свою очередь, послал сообщение в Митаву барону Дризену, курляндскому гражданскому губернатору. Если же к этому прибавить, что о том же была переписка еще и с графом Паниным Никитой Петровичем, вице-канцлером, бывшим не в лучших отношениях с графом Ростопчиным, то станет понятным, сколько времени должно было занять одно начертание в письмах имен, титулов и званий.

Не может нас, конечно, не заинтересовать, почему такую междуведомственную суматоху вызвал краткодневный наезд в Митаву богатого еврея Мейера. Нужно заметить, что именно этот пункт и является самым темным в деле, так как никаких сведений о Мейере ни у кого не имелось, за исключением того, что он еврей и, следовательно, легко мог быть якобинцем, хотя и был фабрикантом. Поэтому в переписке он именуется «злодеем» и «приверженцем якобинства». Сверх того известно с достоверностью, что незадолго до его приезда было донесение о собиравшихся проникнуть в Россию эмиссарах французского правительства Бейере и Мооре, а также некоем Мелнере, якобы имевших поручение, «клонящееся к нарушению спокойствия общего». Вероятно, эти три фамилии от частого их повторения слились в одну в тот самый момент, когда еврей Мейер представил свой паспорт гамбургскому резиденту Муравьеву и таможенному инспектору Муравьеву же. Что касается до примет, то описания наружности богатого Мейера не сохранилось, вообще же на границах существовало предписание наблюдать, не попытается ли проникнуть в нашу’ страну изверг со следующими приметами: «Ходит в прическе и косою, нос длинный с горбом… Носит белый фрак с красным воротником и в голубых панталонах». Таковым предполагался типичный портрет якобинца. И, однако, достоверно известно, что в подобном костюме никто не пересек отлично охранявшейся границы, быть может, потому, что белый фрак по тогдашним грязным и пыльным дорогам не был достаточно практичным одеянием.