Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Страница 87

Чему был губернатор, разумеется, радехонек. И даже в Петербург ничего не отписал.

* * *

Сразу Игнатий Никитич вошел в моду! Все его приглашают, дамы к нему льнут, мужчины нашептывают ему один про другого разные гадости: «Вот бы этому морду набить! Хапуга неистовый!» Игнатий Никитич посмеивается и отмалчивается. В городе он нанял себе большой каменный дом, обставил богато, не чужд гостеприимства, и сам губернатор обедывал у него с другими крупными чиновниками, купцами и откупщиками.

31 декабря, под Новый год, скандальное происшествие: гражданской палаты начальника отделения забрали на улице какие-то молодцы-сорванцы, голову в мешок, приволокли в неведомый подвал и там учинили ему незаконный суд:

— Поелику ты, сукин сын, помог за взятку купцу Патрашину обидеть бедную вдову и оттягать у нее владение, то подлежишь ты, такой и этакий, наказанию линьками — пятьдесят ударов.

Судил судья в маске и богатом халате, и те молодцы, что его взяли, тоже были в масках. И тут же начальника отделения выпороли так, что исполосовали ему спину и причинное место. Выпоров, вывезли его на розвальнях за город и выпустили на волю.

Ахнули в городе. С первого числа января по седьмое только об этом и говорили. Седьмого же числа заговорили о другом происшествии, совсем удивительном.

По казенным подрядам работал купец Баранников, жулик первостатейный, закупивший всех нужных чиновников. 7 января вечером прибежал к Баранникову один из чиновников, очень расстроенный, и вызвал его скорее явиться к начальству повыше на совещание: похоже, что будет строгая ревизия. В половине девятого купец вышел из дому, во втором часу ночи вернулся — и дома своего не нашел: он был весь разобран по бревнышкам и раскидан вместе с имуществом, из которого, однако, ничего не пропало. А на оставшихся воротах было написано мелом вполне грамотно:

«Вот тебе ревизия, мошенник!»

Эти два происшествия взбудоражили весь город, и все в один голос заговорили, что дело не иначе как рук Игнатия Никитича. И однако, под Новый год, пока драли начальника отделения, Игнатий Никитич был гостем у губернатора и словно бы не удалялся, а в ночь на 8 января у него был прием дома: хорошо закусили и даже поиграли в ломбер. Когда же кто посмелее пытались тонко намекнуть Игнатию Никитичу, что, мол, благородного человека сейчас видно по поступкам и что правильно зло наказывать и искоренять, Игнатий Никитич охотно поддакивал: так им, жуликам, и надо! И прибавлял:

— Я такими поступками прямо восхищен. Значит, есть еще на свете люди смелые и мстители за расхищение государственного достояния и за несправедливости.

— А как вы думаете, Игнатий Никитич, кто это мог сделать?

— Думаю, не иначе как сам губернатор тайно наказывает. Тут видна рука властная и не боящаяся ответственности. А что он по этим делам производит следствие, так это только для отвода глаз.

Следствие губернатор действительно производил, а пуще всего суетилась его жена, женщина властная и ловкая: все откупщики и казенные подрядчики были ее данниками. Сам губернатор был чист, как стеклышко и как новорожденный младенец: ни из чьих рук ни одной копейки не взял. И ему было даже втайне приятно, что кто-то ему приписывает подвиги великого самоуправства. Однако в розысках жене помогал: все-таки эти беззакония нужно прекратить, пока не заговорили об этом в Санкт-Петербурге.

— Только, матушка, не моги и думать наводить тень на Игнатия Никитича! И тебе, и мне головы не сносить! Если это он, то ты сама видишь, на что он способен.

— Я его не боюсь.

— Знаю, что ты смела. А только семь раз подумай, все ли у тебя в порядке. Я, конечно, ничего не знаю и лишь предупреждаю.

На масленой был маскарад. Молодая губернаторша заказала себе костюм роскошнейший — дни и ночи работала над ним лучшая портниха. Все в городе знали: молдаван парчовый с хвостами из бархата, тюрбан с перьями, розовая маска. До прибытия губернаторши бала не открывали — и вот она в дверях. Ахи и восторги, всеобщий комплимент, снимите да снимите маску, все равно все вас узнали и по изяществу туалета, и по бриллиантам! Жеманится, не хочет, — и в этот момент в дверях такая же маска, в костюме, сходном до мелочей, только бриллианты похуже, и в сопровождении начальника губернии. Полное недоумение! Выручил случившийся при этом Игнатий Никитич; подошел к первой, сорвал с нее розовую маску, закричал на нее: «Ты как смела явиться» и пинками выгнал ее из залы:

— Возмутительно! Это моя кухарка! Тоже — расфуфырилась и пришла. Извините, ваше превосходительство, неприятная сцена!

Если бы губернаторшу высекли в подвале, тайно и без свидетелей, было бы ей все-таки легче.

* * *

Утром Игнатий Никитич принимал у себя в деловом кабинете людей странных, служивших ему не столько за деньги, сколько за совесть. Был у него особый докладчик дел судебных — из секретарей, всякого производства знаток. Докладывал с горячностью о больших и мелких делах неправосудных, раскрывая всю подноготную судебной волокиты, корысти и подхалимства. Вторым приходил тайно, задворками служащий полиции, не из мелких, — также с рассказами. Третьим — здоровенный парень, ломавший подковы, а перед Игнатием Никитичем — смирный и послушный, как ребенок. С ним обсуждались дела особого рода: день и час, да что и как.

И понемногу в городе привыкли, что делам неправосудным есть поправка. Не проходило недели, чтобы все те же таинственные молодцы, ловить которых никто не решался, не забирали кого-нибудь, то на улице, а то и в его собственном доме, и не уводили его в неизвестный подвал, где, по кратком изложении его вины, производилась экзекуция: от пятидесяти линьков и до ста, смотря по вине и возрасту. И рассказывают, что в короткое время были высечены в городе А. все, кого высечь стоило в первую голову, хотя, конечно, и еще осталось немало достойных. Охотнее секли чиновников, не спускали и частным гражданам, промышлявшим жульничеством. И после каждого случая было в городе ликование: ликовали обиженные судом и полицией, ликовали и ранее выдранные, что не им одним исполосовали спину. И еще рассказывают, что действиями этих неизвестных молодцов и их тайного покровителя в городе А. повысилась нравственность, суды стали решать дела по совести, чиновники перестали брать взятки и потому, что боялись, и потому, что никто больше взяток не давал.