Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Страница 146


К оглавлению

146

Вечером все члены Общества в балете. Если выступает солисткой их любимица — вызовам нет конца. Не только на дешевых местах, но и в креслах сидят не вполне обычные балетоманы: в приличных платьях, но явно с чужого плеча и не к их простецким лицам. Это лакеи, повара и прочая челядь танцоров поневоле, получившая билеты с приказом рукоплескать и кричать по команде. Иногда овации выпадают на долю артистки, исполняющей самую незначительную роль; это значит, что члены Общества способствуют карьере фаворитки приятеля. Хочет того или не хочет директор Гедеонов — завтра о новой звезде заговорит Петербург.

* * *

Протоколы Общества становятся слишком однообразными; падает изобретательность. Теперь и в дневное время кареты воспитанниц сопровождаются конными жандармами: по жалобе Гедеонова — распоряжение императора, впрочем, изволившего смеяться над проделками шалунов. Конечно, жандармы — не препятствие для гвардейских офицеров, но слишком далеко заходить не стоит. Классной даме Курноске устроен кошачий концерт. С Гедеоновым поступили безжалостно, в дождливый вечер напоив до бесчувствия его кучера; выйдя из театра, как обычно, уже после разъезда, директор напрасно ждал кареты. Выл ветер, лил дождь, и какие-то сорванцы, скрываясь в темноте, пели панихиду и провозглашали анафему представителю театрального начальства. Под их пенье пришлось идти домой пешком.

Влюблен, и серьезно, член Общества Козиков, он же лейб-гусар князь Вяземский; влюблен в девицу Кох, которая скоро окончит училище. Но, во-первых, кипучая страсть не ждет, во-вторых, Козиков слишком знатен и богат, чтобы мечтать о законном союзе. У девицы Кох есть мать, вдова, женщина бедная и догадливая; ее нетрудно убедить, что все равно маленькой актрисе театра единственная верная дорога — найти богатого покровителя.

Вывод отсюда прост: девицу Кох необходимо похитить. Верный друг, сочлен Васильев, офицер Преображенского полка, готов благословить влюбленных; знают об этом и другие; но на этот раз проказа слишком серьезна и держится в тайне.

В приемный час, когда на свиданье к воспитанницам допускаются близкие родственники, у телескопа Общества очередь: всем любопытно, как это произойдет. Ровно в два часа в училище вошла старушка в черном, мать девицы Кох. Через полчаса она вышла с низко наклоненной головой, но на улице не выдержала и быстро побежала к закрытой карете, ожидавшей на углу. Карета умчалась. Но через некоторое время из подъезда вышла та же старуха и побрела, боязливо оглядываясь. Мать продала дочь и помогла ей незаметно бежать, переодевшись в старушечье платье; швейцар пропустил обеих: одну по платью, другую по знакомому лицу.

У телескопа смущенье: до последней минуты не верили, что Вяземский и Васильев не шутят. Убедившись, поняли, что это уже не шутка, а подлость: соблазнить тысячами жалкую старуху. Вечером оба офицера в театре, чтобы отклонить подозрение; но вместо поздравлений — холодок со стороны друзей. Девушка отправлена в Царское Село, на холостую квартиру Вяземского. О бегстве ее доложено императору и уже говорят в светском Петербурге; не только говорят, но и называют Общество танцоров поневоле.

Этого, пожалуй, не простит и император: шалость слишком дерзкая. Утром совещались, как быть. Первым спасовал и испугался Вяземский, страсть которого прошла. Вернуть девушку в училище невозможно: пощады ей не будет, и она может выдать виновных. Вяземский и Васильев скачут в Царское Село за пленницей, оттуда в Кронштадт, и на другой день девицу Кох отправляют в Копенгаген на иностранном пароходе.

Бойкая девица не пострадала. Деньги помогли ей устроиться танцовщицей в копенгагенском театре; позже, попав под манифест, она вернулась в Россию.

Хуже повернулась судьба офицеров. Три месяца спустя Общество праздновало их освобождение с гауптвахты и оплакивало их предстоящий отъезд. Впрочем, император, умевший быть жестоким, когда дело шло о политике, остался милостивым, когда вопрос шел только о покупке дочери у бедной вдовы. Вяземский был переведен тем же чином в армию, Васильев сослан на Кавказ. Первый выслужился, второй был убит.

С их отъездом распалось и Общество танцоров поневоле. В его протоколах нет даже постановления о закрытии. Просто — члены его перестали танцевать и кривляться при звуках танца из «Волшебной флейты». Или им стало слишком стыдно. Или даже и эта форма общественности оказалась неуместной для эпохи шпицрутенов. Или, наконец, стали зарождаться в умах новые мысли, которым было удобнее до поры до времени таиться под спудом. Историки эпохи не упоминают о довольно бесславной деятельности Общества танцоров.

ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

Все, что можно придумать странного и страшного, — все было собрано в двух комнатах милого чудака, большого барина и бывшего богача Андрея Борисовича. Свое состояние он прожил хорошо: и сам им пользовался, и помогал другим не голодать или хотя бы просто не скучать и не обижаться на судьбу. Когда же пришли почтенные годы, — смерть еще не за плечами, но уже в щелочку подглядывает, тут ли человек, ждет ли, — осталось у Андрея Борисовича достаточно на прожиток и ничего для соблазна многочисленных наследников. Так и лучше — никто не беспокоит заботами и советами о здоровье.

Под старость развились в характере и склонностях Андрея Борисовича черточки, наметившиеся еще в молодые годы: любовь к таинственному, загадочному, необъяснимому, занимательному, страховитому. В свое время отдал дань увлечению тайными обществами и потусторонними знаниями; тайные общества пресеклись со смертью царя Александра в Таганроге, а наступившая новая строгая жизнь отвлекла от пустяковых мечтаний. Но вкусивший от запретного плода — вкуса его не забывает; на покое, в отставке отдел государственных, Андрей Борисович вернулся к любимым книжкам — Сведенборгу, Эккартсгаузену, творениям Феофраста Парацельса Гогенгеймского, к тайным спискам книг сивилловых, к пробиркам с серой и ртутью, к Изумрудной таблице Гермия Триждывеличайшего. Не то чтобы уходил с головой в алхимию и черную магию, а все же забавлялся не на шутку, не столько мечтая о золоте, сколько о жизненном эликсире. Жизнь была прожита неплохая, — отчего бы и не повторить ее, вернув себе молодость и способность к милым шалостям и глупостям, которые никогда не наскучат?

146