Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Страница 189

189

— С ним, бывало, делил Праволамский дни юности…

По бедности и любви к пешему хождению — ушел дорогой апостолов. Дошел ли или не дошел — никаких о том известий не осталось. Только лет через десять узнали ярославские друзья, что поэт Праволамский умер.

Вспомнили о нем с приязнью: был человек беспутный, но честный и ненавязчивый. Никому зла не причинил, ни о ком плохо не отзывался.

Где-нибудь должна быть его могила. Где? А единственный памятник — его книжка, ставшая великой редкостью. Кто хранит стихи провинциального поэта? Да и кто их покупал? Верно, были перемолоты книжки на фабрике и превратились в оберточную бумагу.

* * *

Не слыхали раньше фамилии Праволамского? Но ведь не слыхали и имен Гашукова, Свиблова — тоже ярославские поэты. А сколько губерний в России! И в каком городе не было своего поэта, кропавшего стихи в местной газете, иногда выпускавшего их и книжечкой.

Странниками были не все, — но редкий не приносил жертвы великому богу Бахусу. Гибли бездарные, гибли и таланты. Гибли, все же «с толпой не смешиваясь», настаивая и в хмелю на своем священном призвании. Одни посылали свои стихи в столичные издания — и годами ждали ответа. Другим везло безмерно — и стишок печатался в «Ниве» или на задворках иного иллюстрированного журнала. И тогда поэт гордо подымал голову: может быть, сколько тысяч людей прочитали в журнале его строчки! Может быть, кого-нибудь прошибла слеза, чье-нибудь сердце рванулось навстречу! А тут — скука и серость провинции, и никуда не вырвешься. Страдал — и прилеплялся грешными устами к божественному фиалу с драгоценным нектаром — опрокидывал шкалик в горькой судорогой сведенное горло.

Это все оттого, что звучит поэту тайный голос — иди, иди! — а куда пойдешь, когда счастья нет на земле для отмеченных святою печатью поэзии. Счастлив только тот, «кто малым доволен, в тишине знает прожить, от суетных волен мыслей». Счастлив обыватель, лире предпочитающий гармонику, призывов не слышащий, никуда не спешащий и тот же самый нектар потребляющий умеренно, малыми рюмками по большим праздникам.

ВЕЛИКИЙ КРЫСОЛОВ

Гаврила Дмитрич, дворянин на покое, сорок два года ошибался, думая, что призван быть гвардейцем, потом сельским хозяином, потом женатым человеком. Природная лень оказалась препятствием на всех этих поприщах, и на сорок третьем году он проживал на окраине Москвы в собственном доме праздным холостяком, не зная, чем заполнить день, и катастрофически прибывая в весе за счет живота.

Девятнадцатый век медленно перевалил за середину доплелся до Крымской кампании, спотыкнулся о Севастополь, перепугался герценовского «Колокола» и решил заняться вплотную великим реформами. Как раз в это время произошло и пробуждение Гаврилы Дмитрича к новой жизни, полной смысла и значения.

Он пробудился в подлинном смысле слова, и о том, как именно он пробудился, стоит рассказать. Но прежде — две генеалогические справки, без которых дальнейшее не будет понятно.

Род Гаврилы Дмитрича — чистейший русский: по отцу — от шведов, по матушке — от татар. И действительно, лицом Гаврила Дмитрич напоминал шведского эмигранта Рюрика, а животом — евроазийца Чингисхана. Потомки этих замечательных людей, соединившись законным браком в небольшом пятиглавом храме Успения, что в Путинках (бледное золото куполов! чистые линии семнадцатого века!), — в кратчайший срок произвели на свет сына Гавриила.

Более путан, но также исследован до истоков род пасюка, рыжей крысы, на которую не всякая кошка пойдет войной. Пасюк прибыл из Индии или Персии во второй половине осьмнадцатого века. Длина тела 10 дюймов, чешуйчатого хвоста — 8 дюймов. Мех со спины коричневый или серовато-желтый, снизу беловатый. Уши голые, на треть длиннее головы. Пасюк — самая плодовитая и самая отчаянная крыса. Как и человек, она ест всякую гадость. Зимой не спит. Рожает по два-три раза в год по восемь — двадцать детенышей. Приехав из Индии или Персии, пасюк завоевал Европу, почти совершенно вытеснив крысу черную и все другие породы крыс, кроме интендантской и канцелярской. В народе за пасюком привились клички: гад, гнус, поганка и плюгава. В наши дни против пасюка выступил Пастеровский институт и еще до сих пор не признал себя побежденным, но, конечно, должен будет признать. Возможно, что пасюк завоюет весь мир и создаст в нем свою культуру.

С этими кратчайшими сведениями мы можем приступить к рассказу.

* * *

Во сне Гаврила Дмитрии свистал ноздрей, обращенной кверху; обращенная книзу в это время отдыхала, чтобы в свое время сменить уставшую. В спальне теплилась лампадка перед коричневым вырезом лика в темном серебре; в лампадке плавали отлично промасленные мухи. Воздух в спальню проникал, как мог, через щели и скважины в количестве, достаточном для дыхания одного. Деревянная кровать Гаврилы Дмитрича была величественна и рассчитана на подростка слона или зрелого бегемота; за отсутствием таких крупных зверей во всех скрепах гнездились воспитанные в довольстве и сытой жизни клопы. На прочных досках лежал сенник, на нем — перина, на перине — простыня домотканого холста, на простыне — дворянин в широких фланелевых штанах, такой же теплой ночной рубахе и вязаном колпаке; поверх дворянина — одеяло летнее бумажное, еще поверх — одеяло суконное, а последним — стеганое на хлопке мелкими ромбами и треугольниками из разноцветных кусочков с преобладанием желтого атласа.

С десяти вечера часов до двух утра Гаврила Дмитрич обычно спал крепко и без сновидений. После двух начинался сон рассеянный и несколько беспокойный, так что случалось, что стеганое одеяло сползало с кровати на пол, стягивая к себе и остальные. Приходивший по своим делам черный таракан останавливался перед цветным треугольником, шевелил усами и шел дальше. Всхлипнув во сне, потный дворянин поворачивался на отдохнувший бок и перестраивал носовую флейту. Очень слабо доносилось пение петуха, исполнявшего в курятнике свою нелепую обязанность.

189