Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Страница 90

К оглавлению

— Помилуйте, ваше превосходительство, разве они могут!

— А кто вас ко мне послал?

— Малый ребенок знает, можно сказать, весь город Санкт-Петербург.

Скрывая удовольствие, Николай Титович говорит хмуро:

— А ну, раскройте рот. Этот, что ли?

— Никак нет, этот здоров, а подале.

Николай Титович для проверки стучит по зубам рукояткой ключа:

— Присядьте.

— Помилуйте, ваше превосходительство, я постою.

— Сядьте, говорю!

Нынче решил поработать новыми, заграничными щипцами. С непривычки немного волнуется. Главное — нет в щипцах упора, столь славного в ключе.

Полчасика спустя, окровавленный и замученный, сдерживая стоны и злобу, проситель говорит прерывистым голосом:

— Дозвольте, ваше превосходительство, побеспокоить также и по другому делу… как отец-благодетель…

Страсть победить в себе трудно — лучше других это знает Николай Титович. Каждый табельный день попадается на удочку, облегчая зубную боль имеющим до него другую надобность. Но раз человек доверился — обмануть его доверие невозможно. Как добрый врач, Николай Титович любит своих пациентов и чувствует к ним особую нежность, граничащую с пристрастием.

* * *

Рассказывают также, будто бы Николай Титович, ставши высокопревосходительным сенатором и одновременно впав в старческую слабость, лишившую его силы управляться зубоврачебным ключом, растерял своих добровольных пациентов и ради удовлетворения закоренелой страсти стал дергать собственные зубы, пока не извлек последнюю гнилушку. Это, конечно, только глупый анекдот и напрасное издевательство над человеком, увлеченным с молодых лет чистой идеей и пронесшим свое благородное увлечение через всю свою жизнь.

Чем сочинять такие анекдоты, лучше бы подумать серьезно о том, как часто люди проходят мимо своего настоящего призвания, уделяя ему, в лучшем случае, лишь табельные дни жизни и занимая при этом неподходящие должности, что, впрочем, нами уже было высказано в кратком предисловии к настоящему достоверному рассказу.

КОСТИ ЕВРЕЯ

Самое подробное описание жизни старого еврея Менделе из местечка Оржева Ровенского повета, даже такое описание, в котором будет рассказан всякий его день, и будний и субботний, от рождения до смерти, — все равно ничем не будет отличаться от такого же описания жизни любого иного Менделе из соседнего села или даже из дальнего повета Волынской губернии.

Будем поэтому очень кратки. Когда Менделе исполнилось три года, ему остригли волосы, и каждый из гостей, — а было гостей четверо, — подарил ему по грошу. Еще через три года Менделе отдали в хедер, где под руководством меламеда, имевшего привычку больно колоть ребят заостренной тайтеле, он постиг премудрость от «алеф» и «бэз» до Торы и Пророков. Но постичь мудрость Талмуда Менделе не пришлось, потому что он был вынужден оставить хедерные науки, едва достигнув того счастливого возраста, бар мицве, религиозного совершеннолетия, когда ответственность за грехи с плеч родителей перекладывается на собственные плечи согрешившего. По крайней и унизительной бедности родителей и всех предков Менделе не пришлось мечтать не только о ешиботе, откуда выходят великие ученые, но и о бес-медреше, откуда также выходят не полными дубинами. Именно поэтому на плечах Менделе выросла не талмудистская гморе-коп, а самая обыкновенная голова.

А дальше уже совсем нечего рассказывать. Трижды в день Менделе бегал молиться, не пропуская ни шахрис, ни минхе, ни майрив, а в промежутках обделывал делишки мизернейшие и грошовые, для которых у него, однако, никогда не хватало оборотного капитала, почему главные усилия обращались на добывание гмилус-хесед, беспроцентной ссуды, которую приходилось возвращать немедленно, иногда в тот же день, а завтра начинать поиски снова. Так бегал Менделе шесть дней в неделю, а на седьмой день все, кто мог, ели и субботние калачи, и чолент, кугель, а Менделе оставалось только петь в честь субботы змирес, ничем своего пения не закусывая.

Именно так Менделе прожил назначенные ему шестьдесят шесть лет, с утра до вечера бегая и суетясь, причем успел на бегу жениться, на ходу народить детей, и все это совершенно неизвестно как и зачем. За эти годы он имел все болезни, какие полагаются на долю еврея, так что к концу жизни кости его устали и ныли до невозможности. Его жена успела умереть раньше него, а выжившая половина детей разбрелась по разным селениям, поветам и губерниям в поисках судьбы, хоть сколько-нибудь отличной от Менделевой. Наконец, выпал и для Менделе удачный и счастливый день исполнения желаний: его кости внезапно перестали ныть и томиться, бежать было больше некуда, спешить не к чему, и Менделе, развалившись настоящим паном, важно покачиваясь на чужих руках, отправился занять отведенное ему пространство земли на местном еврейском кладбище.

И действительно, в течение десяти лет кости еврея пребывали в полнейшем покое. Сроки мы установили с полной точностью и можем удостоверить, что Менделе упокоился на самом хвостике осьмнадцатого века, в октябре 1799 года, очевидно, совершенно не желая продолжать ту же канитель и в новом столетии. А событие, о котором мы хотим рассказать, произошло в октябре 1809 года, в чем нет никакого сомнения, потому что именно в этом году во всей Волынской губернии был скотский падеж.

* * *

Коровья смерть ходит обычно на Агафью, пятого февраля. Так она и вышла, откуда знала, а в село Оржево добралась лишь спустя лето. Надо было ее заговорить заранее или заготовить травы-плакуна с Иванова дня, — да как-то не подумали и не удосужились, а после и каялись, да поздно!